Опыт пандемии: Любовь, солидарность, взаимопомощь, жизнь
Любовь, солидарность, взаимопомощь, жизнь – самое ценное и лучшее из того, что человек имеет в этом мире. Жаль, что нам нужен такой страшный опыт, чтобы вспомнить об этом. Но, слава Богу, мы вспомнили.

Дорогие прихожане и гости сайта, представляем вам интервью с отцом Павлом Крупой OP, беседует Юлия Косова, источник: Журнал, посвящённый христианской жизни "В пути".

Мы переживаем сейчас непростой опыт: невозможность контролировать свою жизнь, вынести единственно правильное суждение или принять решение. Как не стать героем притчи о мытаре и фарисее, не посчитать себя лучше других, как ориентироваться в потоке информации и мнений?

Мне кажется, нужно слушать, что сказал Господь, – не судите и не будете судимы. Не обсуждать чужие решения может быть для нас полезным аскетическим упражнением: ко мне приходит разная информация, но я сдержусь и не буду никого судить. Вспомним автора псалма, который говорит: что бы ни случилось, я буду уповать на Господа… Сами обстоятельства приглашают нас к этому: получить полезный, радостный опыт освобождения от груза, который мы сами на себя взваливаем, – груза обязанности судить других.

Почему настолько по-разному люди судят о болезни?

В Польше есть ироническая пословица, которую можно перевести приблизительно так: «Точка зрения зависит от точки сидения». Это правда. Те из нас, кто здоров или перенес болезнь легко, у кого никто из семьи и знакомых не заболел, возмущаются – зачем нам изолироваться, ограничивать перемещение и контакты? Это все ерунда, самая обычная болезнь, не опасная для большинства людей. Те, кто потерял родных, и врачи, которые работают с пациентами с COVID-19 и каждый день видят тяжелобольных и умирающих, говорят о том, что все серьезно. Когда закончится пандемия, нам сложно будет соотнести между собой эти воспоминания, настолько разными они будут. У кого-то останется трагический опыт, а кто-то запомнит только то, как было скучно дома, кто-то станет радостно вспоминать, как можно было без остановки играть в игры и смотреть сериалы, кто-то будет жалеть о пропавшем отпуске...

Да, одно дело – сорванный отпуск, а другое – смерть близких.

И это далеко не все. Есть еще большая группа людей, сильно пострадавших материально, оставшихся без работы, без средств. Что делать им? Когда пандемия закончится, их борьба за существование будет продолжаться. Но хорошо, что мы размышляем об этом сейчас, стараемся понять, что происходит, – это будет необходимо, чтобы осмыслить все обстоятельства, ситуации, в которых оказались люди.

Среди верующих разгорелись споры. Правильно ли, что закрывают церкви? Продолжать ли ходить в храм, если это не рекомендует епископ? А если не пойти – значит, вера в нас слаба? С другой стороны, если случайно стать причиной смерти другого человека, как с этим жить?

Скажу так: я понимаю тех, кто во время пандемии стремится в храм, и тех, кто остается дома, и уважаю и тех, и других. Хорошо, если я хочу идти на Мессу и готов принять смерть, потому что для меня Причастие важнее собственной жизни. Но кто способен взять на себя ответственность за жизнь другого человека, заразив его, пусть даже случайно? Мы говорим: это мой выбор. Но существует и ответственность общества, Церкви как институции, и потому ради общего блага принимаются ограничительные решения, чтобы защитить тех, кто имеет не такое сильное здоровье и, возможно, не такую сильную веру.

Приведу пример времён апостолов. Тогда жертвы в языческих храмах сжигались не полностью, часть мяса продавали по сниженной цене. У христиан возникал вопрос, можно ли его есть. Апостол Павел объяснил, что нет запрета на употребление такого мяса в пищу, так как языческих богов нет, но предупредил: «Берегитесь однако же, чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном для немощных» (1 Кор:8, 9). Если своим умом и свободой мы можем довести кого-то до греха, то надо подумать, стоит ли так поступать. Я могу на красный свет перейти дорогу, на которой нет машин, потому что отвечаю за себя. Но если рядом со мной будет кто-то, особенно ребенок, я подожду зеленого света, чтобы не подать плохой, неоднозначный пример.

Подумайте: возможно, для кого-то свидетельство того, что вы сдержали себя и остались молиться дома, чтобы сохранить здоровье ближних, будет важнее и сильнее, чем риск, потому что в этом риске – не только отношение к Богу, но и нелюбовь к брату. Да, мы знаем, что есть жизнь вечная и не надо бояться смерти, но как принять на себя ответственность за жизнь другого? Как взять на себя боль и печаль его близких? Нельзя вести себя как Господь Бог, не имея возможности предвидеть последствия своих решений. Я уважаю людей, которые протестуют, что храмы закрыли слишком быстро, уважаю их жажду общения с Богом. Я тоже стал священником не для того, чтобы служить Мессу на камеру, и понимаю их возмущение. Но прошу уважать и тех, кто решает остаться дома не от страха заразиться, а от страха стать причиной чьих-то страданий или смерти.

Представьте ситуацию: человек, стремясь поддерживать общение с Богом, приходит в храм, заражается и умирает. Это мученичество?

Может да, а может – нет, зависит от интенции. Есть ли в этом поступке свидетельство любви – не перед людьми, а перед Господом? Мы знаем много примеров, когда люди из любви во время эпидемий посвящали свои силы, время, знания, чтобы помогать больным, и сами погибали. Да, они в каком-то смысле мученики, но больше здесь подходит слово «свидетельство», ведь мученичество – это все-таки смерть от преследования за веру. В иерархии святых есть слово «свидетели», и это как раз то, о чем мы говорим. Но Церковь всегда против того, чтобы человек рисковал своей и чужой жизнью, желая получить пальму мученичества или свидетельства. Это должен быть искренний поступок из любви, а не из расчета.

Еще в самом начале эпидемии сложно было понять, почему в первую очередь были закрыты церкви, а рестораны и магазины работали. Это кажется лицемерием. Выходит, духовные потребности человека уже не считаются первоочередными?

Не могу удержаться от иронии: закрыв церкви в первую очередь, правительство, видимо, думало, что там толпы людей, а значит, сами они в церковь не ходят. Но в иронии есть доля истины: государство показало, что не понимает, что такое литургия и личная молитва. Можно было бы запретить литургию, но не закрывать церкви, чтобы люди могли войти и помолиться индивидуально, получить духовную поддержку. Видимо, европейская культура теряет понимание значения веры в жизни человека. Мы впадаем в картезианство, философию Декарта, утверждавшего, что все телесное не имеет значения. Но человек – это и тело, и душа, нам нужно пойти и преклонить колени в храме, нам нужны таинства. Господь прекрасно понимает это и дал людям эту возможность. И потому верующие во все века строили храмы. Доля правды есть и в том, что не все политики любят христианство, и, к со- жалению, многие стремятся ограничить влияние церкви, если появляется возможность это сделать. Честертон часто говорил: если люди перестанут верить в Бога, они будут верить во что- либо. И мы это видим.

Как пандемия может повлиять на привычные нам формы религиозной жизни?

Пандемия коронавируса заставила нас задуматься о личной духовной ответственности. Какое значение имеет для меня духовная жизнь? Пойду ли я на Мессу, пусть виртуально, если я дома и никто не видит и не осудит меня? Возможно тут, в России, эта проблема менее актуальна, тут вера – что-то очень личное, честное, но во многих европейских странах, например, в Польше, это часть социальной жизни – все идут на Мессу, а потом на кофе. Многие считают, что для исполнения религиозных обязанностей достаточно ходить в церковь по воскресеньям. Теперь все эти вопросы встали очень остро.

Но есть и священники, и светские люди, которые организуются, например, для духовных упражнений или читают вместе Розарий. Это здорово! Многие открыли для себя опыт домашнего храма: перед трансляцией Мессы ставят свечи возле компьютера, икону, цветы, чтобы торжественно пережить этот опыт. Храм пришёл в дом, и это отсылает нас к христианской церкви первых веков, ведь до III–IV веков церквей не было, только домашние общины. Возвращение к корням может помочь нам понять, что литургия бывает не только официальная, далекая, торжественная, но и близкая, домашняя. Это хорошо, но может быть опасно. Чтобы религиозная жизнь была реальной, а не стерильной, нужно погружаться в реальность, принимать ее: и старушек, которые переговариваются на Мессе, и холод в церкви. Извините за сравнение, но оно мне кажется очень точным: это как фильмы о любви и реальная супружеская жизнь. Не встретившись с другим человеком, со всем хорошим и плохим, красивым и не красивым, я не встречусь и с собой. Просто сидеть у экрана и встречаться с реальностью – разные вещи. Истинная религия требует правды, а правда неидеальна. Поэтому выйти из дома, столкнуться с неидеальным, но настоящим, очень важно для духовной жизни, иначе религия станет лишь упражнением для мозга. К тому же, мне кажется, мы стали понемногу забывать о том, как ценна возможность просто так зайти в храм. Во время этого поста нам нужно было заново от- крыть для себя эту радость.

Чем полезен для современного человека опыт жизни в изоляции, почти отшельничество?

Я бы не назвал это отшельничеством – мы не уходим из мира, имея телефон и компьютер. Скорее, это опыт ограничений и одиночества. Человек всегда ищет выхода из одиночества. Многие «выходят» в экран смартфона и компьютера, но довольно быстро открывают, что это не настоящий выход, не то, чего они желают на самом деле. Они находят границы виртуального мира. Сколько можно смотреть фильмы, новости, мемы? Сколько можно говорить по телефону? Заметьте, как много в интернете пишут о том, что удается сделать в одиночестве, начиная с уборки, заканчивая образовательными курсами. Многие люди, надеюсь, сейчас открыли для себя духовную жизнь. Монахини, у которых я служил капелланом до приезда в Россию, сказали, что стали получать много писем с вопросом, как жить. А как-то раньше одна из них сказала мне: «Здесь, в монастыре, везде стены, даже в саду. Выход только один – в небо». И правда, там нет границ. Везде, куда бы мы ни стремились, есть предел. Рано или поздно мы упремся в стену, а этот выход дает бесконечные возможности двигаться дальше. Надеюсь, есть те, кто это понял. Еще один важный урок одиночества – понять, что мы неидеальны. Это и первый урок отшельнической жизни, кстати – опыт осознания собственной слабости. Важно не останавливаться на этом, следующий шаг – осознать Божественное милосердие, а потом радость и свободу жизни с Богом. Важно не опускать руки, а что-то делать, пусть и не всегда идеально.

Как бороться со страхом будущего, который мы теперь ощущаем?

Раньше в городе на глаза лошадям надевали шоры, чтобы они смотрели только прямо и не слишком пугались того, что про- исходит вокруг. Думаю, в нашей жизни тоже бывают нужны шоры. Повсюду говорят о том, как изменится мир, но никто не знает, что будет. Вспомните, что говорили о будущем еще не- сколько месяцев назад, год назад – ничего не осталось от тех предположений и планов. Это урок нам: не загадывать далеко вперед. Необходимо думать о своем будущем и о тех, кто зависит от нас, но, если думать слишком много и долго, можно испугаться своих мыслей. Остается надеть шоры и просто идти вперед, шаг за шагом, делая то, что возможно.

Какой самый главный урок стоит почерпнуть человечеству из сложившейся ситуации?

Тот же, что и из других подобных ситуаций: любовь, солидарность, взаимопомощь, жизнь – самое ценное и лучшее из того, что человек имеет в этом мире. Жаль, что нам нужен такой страшный опыт, чтобы вспомнить об этом. Но, слава Богу, мы вспомнили, и посмотрите, сколько чудесных примеров любви, заботы, сочувствия мы видим, несмотря ни на что. Главная идея почти всех голливудских фильмов в том, что любую проблему, даже инопланетное нашествие, можно решить, когда люди начинают сотрудничать друг с другом, объединяться, забывают про ссоры. А ведь это и есть христианство. Вспомните древний гимн Ubi Caritas: «Где взаимная любовь и милость, там есть Бог. Пусть прекратятся распри, а вместо них воцарится Господь наш Иисус».

ПАВЕЛ КРУПА ОР – доминиканец, историк-медиевист. Долго работал во Франции и Италии, позже был директором Института св. Фомы Аквинского в Варшаве. Автор книг и публикаций. Сейчас служит в Санкт-Петербурге, в базилике св. Екатерины Александрийской.